Губернские очерки - Страница 102

102

Я тоже выпил.

– Эту фанаберию, то есть жажду практической деятельности, – продолжал он, – долго носил и я в своей голове – и бросил. Такой уж у меня взгляд на вещи, что я не желаю ничем огорчаться, и алкаю проводить дни свои в спокойствии. Другой на моем месте помчался бы по первопутке в Петербург, а я сижу в Заовражье, и совсем не потому, что желаю подражать Юлию Цезарю; другой читал бы книжки, а я не читаю; другой занялся бы хозяйством, а я не занимаюсь; другой бы женился, а я не женюсь… А ведь я не совсем-таки еще стар, чтобы уж тово…

– Так напустили на себя дурь, – заметил я, – выдумали, что вам надоело, да и все тут.

– Может быть, может быть, господин Немврод! Это вы справедливо заметили, что я выдумал. Но если выдумка моя так удачна, что точка в точку приходится по мне, то полагаю, что не лишен же я на нее права авторской собственности… А! Пашенька-с! и вы тоже вышли подышать весенним воздухом! – прибавил он, отворяя форточку, – знать, забило сердечко тревогу! [64]

Я тоже подошел к окну. На крыльце флигеля сидела девочка лет пятнадцати, но такая хорошенькая, такая умница, что мне стало до крайности завидно, что какой-нибудь дряблый Буеракин может каждый день любоваться ее веселым, умным и свежим личиком, а я не могу.

– Ваша? – спросил я.

– Дочь моего кучера. Желаете познакомиться? По этому случаю я вам предварительно анекдот расскажу. Был у меня товарищ, по фамилии господин Крутицын, добряк ужаснейший, но простоват, до непристойности безобразен и при этом влюбчив как жаба – все бы ему этак около юпочек. Вот и сыграл же с ним штуку другой товарищ, Прозоров, тоже малый простодушнейший, но побойчее. Уверили Крутицына, что к Прозорову приехала сестра, богатая наследница, которая до того влюблена в него, Крутицына, что его только и спит и видит. Устроили нарочно обед, чтоб доставить случай любовникам видеться, и одели крепостную девку Прозорова барышней. Нужно было видеть, как рассыпался перед ней Крутицын! Эта комедия продолжалась около часа, и когда уж всем надоело забавляться, посреди самых красноречивых объяснений Крутицына вдруг раздался голос хозяина: "Ну, будет, Акулька! марш в девичью!" Заверяю вас, что на наших глазах Крутицын поглупел на пол-аршина…

– Да, анекдот не дурен.

– А что вы думаете? Вы не обижайтесь, а, право, и с вами можно бы такую штуку сыграть, хоть вы и не Крутицын… Пашенька! бегите-ка сюда поскорей: я вам жар-птицу покажу!

Последовало несколько секунд молчания.

– А знаете ли, отличная вещь быть помещиком! – обратился он ко мне, – как подумаешь этак, что у тебя всего вдоволь, всякого, что называется, злаку, так даже расслабнешь весь – так оно приятно!

И он действительно опустился в вольтеровское кресло, будто ослаб.

– А впрочем, и то сказать, какие мы помещики! Вот у вас, в Крутогорске, я видел господина – это помещик! Коли хотите, крепостных у него нет, а станет он этак у окошечка – аи у него в садике арестантики работают: грядки полют, беседки строят, дорожки чистят, цветочки сажают… Посмотрит он на эту идиллию и пригорюнится. Подойдет к нему супруга, подползут ребятишки, мал мала меньше… "Как хорош и светел божий мир!" – воскликнет Михайло Степаныч. "И как отделан будет наш садик, душечка!" – отвечает супруга его. "А у папки денески всё валёванные!" – кричит старший сынишка, род enfant terrible, которого какой-то желчный господин научил повторять эту фразу. «Цыц, постреленок!» – кричит Михайло Степаныч, внезапно пробужденный от идиллического сновидения… А вот он и не помещик!

В это время Пашенька вбежала в комнату, и, как видно, застенчивость не была одним из ее привычных качеств, потому что она, не ожидая приглашения, уселась в кресло с тою же непринужденностью, с какою сидела на крыльце.

– Пашенька! – сказал Буеракин, – известно ли вам, отчего у нас на дворе сегодня птички поют, а с крыш капель льется? Неизвестно? так знайте же: оттого так тепло в мире, оттого птички радуются, что вот господин Щедрин приехал, тот самый господин Щедрин, который сердца становых смягчает и вселяет в непременном заседателе внезапное отвращение к напитку!

– Какой вы все вздор городите! – сказала Пашенька, – какие там еще становые!

– Но нужно же вам знать, Пашенька, кто такой господин Щедрин… посудите сами!

– Известно, чиновники…

– Конечно, чиновники; но разные бывают, Пашенька, чиновники! Вот, например Иван Демьяныч чиновники и господин Щедрин чиновники. Только Иван Демьяныч в передней водку пьют и закусывают, а господин Щедрин исполняет эту потребность в собственном моем кабинете. Поняли вы, Пашенька?

– А зачем же вы их пускаете, если они чиновники?

– Нельзя, Пашенька! Они вот в Крутогорск поедут, его превосходительству насплетничают, что, мол, вот, ваше превосходительство, живет на свете господин Буеракин – опаснейший человек-с, так не худо бы господина Буеракина сцапцарапать-с. "Что ж, – скажет его превосходительство, – если он подлинно опасный, так спапцарапать его таперича можно".

– Да и то бы пора: всё глупости говорите.

– Ну, а вы, моя умница, что сегодня делали?

– А какие мои дела? Встала, на кухню сбегала, с теткой Анисьей побранилась; потом на конюшню пошла – нельзя: Ваньку-косача наказывают…

– Вы, кажется, заврались, душенька?

– А что мне врать? известно, наказывают…

– И у вас, кажется, свои enfant terrible есть, как у Михаилы Степаныча! – сказал я.

Буеракин сконфузился.

– Потом домой пошла, – продолжала Пашенька, – на крылечке посидела, да и к вам пришла… да ты что меня все расспрашиваешь?.. ты лучше песенку спой. Спой, голубчик, песенку!

102