Губернские очерки - Страница 160

160

Под религиозно-церковным покровом некоторых исторически сложившихся явлений в жизни русского народа, таких, например, как хождение на богомолье или странничество, Салтыков ищет исконную народную мечту о правде, справедливости, свободе, ищет практических носителей "душевного подвига" во имя этой мечты.

Верный действительности, Салтыков изображает при этом и такие стороны народного характера, как «непрекословность», "незлобивость", «терпение», "покорность".

В первом же "вводном очерке" Салтыков заявляет, что хотя ему и «мил» "общий говор толпы", хотя он и ласкает ему слух "пуще лучшей итальянской арии", он «нередко» слышит в нем "самые странные, самые фальшивые ноты".

Речь идет тут о тяжкой еще непробужденности народных масс, их темноте, гражданской неразвитости и прежде всего пассивности.

Положительная программа в «Очерках», связанная с раскрытием ("исследованием") духовных богатств народного мира и образа родины, определила глубокий лиризм народных и пейзажных страниц книги, – быть может, самых светлых и задушевных во всем творчестве писателя.

"Да, я люблю тебя, далекий, никем не тронутый край! – обращается автор к Крутогорску и всей, стоящей за ним, России. – Мне мил твой простор и простодушие твоих обитателей! И если перо мое нередко коснется таких струн твоего организма, которые издают неприятный и фальшивый звук, то это не от недостатка горячего сочувствия к тебе, а потому собственно, что эти звуки грустно и болезненно отдаются в моей душе".

Эти слова из «Введения» – слова почти гоголевские даже по языку – определяют строй всего произведения, в котором ирония и сарказм сосуществуют со стихией лиризма – лиризма не только обличительного, горького, но и светлого, вызванного глубоким чувством любви к народной России и к родной природе (см. особенно очерки «Введение», "Общая картина", "Отставной солдат Пименов", «Пахомовна», "Скука", "Христос воскрес!" «Аринушка», "Старец", "Дорога").

Демократизм, как основа «концепции» русской жизни, развернутой в «Очерках», определил и отрицательную программу Салтыкова в его первой книге. Целью этой программы было «исследовать» и затем обличить средствами сатиры те «силы» в тогдашней русской жизни, которые «стояли против народа», сковывая тем самым развитие страны.

Коренным социальным злом в жизни русского народа было крепостное право, охраняемое своим государственным стражем – полицейско-бюрократическим строем николаевского самодержавия.

В "Губернских очерках" относительно мало картин, дающих прямое изображение крестьянско-крепостного быта. При всем том обличительный пафос и основная общественно-политическая тенденция «Губернских очерков» проникнуты антикрепостническим, антидворянским содержанием, отражают борьбу народных масс против вековой кабалы феодального закрепощения.

Обнажая провинциальную изнанку парадной "империи фасадов" Николая I, рисуя всех этих администраторов – «озорников» и «живоглотов», чиновников – взяточников и казнокрадов, насильников и клеветников, нелепых и полуидиотнчных губернаторов, Салтыков обличал не просто дурных и неспособных людей, одетых в вицмундиры. Своей сатирой он ставил к позорному столбу весь приказно-крепостной строй и порожденное им, по определению Герцена, "гражданское духовенство, священнодействующее в судах и полициях и сосущее кровь народа тысячами ртов, жадных и нечистых".

Не менее суров художественный суд автора «Очерков» и над дворянско-помещичьим классом – социальной опорой крепостничества.

Тот же Герцен характеризовал людей "благородного российского сословия" как "пьяных офицеров, забияк, картежных игроков, героев ярмарок, псарей, драчунов, секунов, сералышков" да «прекраснодушных» Маниловых, обреченных на вымирание. Салтыков как бы воплощает эти герценовские определения, привлекшие впоследствии внимание Ленина, в серию законченных художественных образов или эскизных набросков.

На этом "групповом портрете" "высший класс общества" нигде ни разу не показан в цветении дворянской культуры, как в некоторых произведениях Тургенева и Толстого. Это везде лишь грубая, принуждающая сила или же сила выдохнувшаяся, бесполезная.

Глубоко критическое изображение русского дворянства в "Губернских очерках" положило начало замечательной салтыковской хронике распада правящего сословия старой России. Эту «хронику» писатель вел отныне безотрывно, вплоть до предсмертной "Пошехонской старины".

В атмосфере начавшегося демократического подъема и возбуждения "Губернские очерки" сразу стали центральным литературно-общественным явлением.

Уже в своем отклике на первые четыре «губернских» очерка, только что появившиеся, Чернышевский с присущим ему чутьем общественно-политической обстановки выразил «уверенность» в том, что "публика наградит своим сочувствием автора". По мере выхода очередных книжек "Русского вестника" Чернышевский отмечает в кратких упоминаниях неуклонное нарастание предсказанного им интереса общества к салтыковским рассказам. А статью, специально посвященную «Очеркам», он начинает с признания всеобщности и громадности успеха обличительного произведения Салтыкова.

С заявления о том, что «Очерки» "встречены были восторженным одобрением всей русской публики", начинает свою статью о салтыковском произведении и Добролюбов.

Реформистские надежды в "Губернских очерках" не помешали Чернышевскому и Добролюбову дать произведению высокую оценку с точки зрения основных политических задач, стоявших перед формирующимся лагерем русской революционной демократии. В объективном художественном содержании «Очерков» они увидели не просто обличение «плохих» чиновников с целью замены их «хорошими» и не бытовые мемуары о губернской жизни, а произведение, богатое социальной критикой. Эта глубокая критика и жар негодования, пронизывающий ее, были, в представлении руководителей «Современника», действенным оружием в борьбе против самодержавно-помещичьего строя.

160